Министерство финансов России,

По принадлежности,

103097, Москва, ул. Ильинка, 9

 

Синюков Борис Прокопьевич, пенсионер,

реабилитированная жертва репрессий,

117042, Москва, ул. Бартеневская, 13, кв. 121

 

Заявление

о добровольной компенсации Минфином РФ ущерба

 

 

С настоящим заявлением я выступаю от собственного имени в своих интересах и в интересах моей родной сестры Синюковой Жанны Прокопьевны (ст.4 ГПК РФ).

Наш отец Синюков Прокопий Петрович вместе с женой Синюковой Татьяной Ивановной и нами, указанными выше, в 1941 году проживали в городе Новосибирске в собственной квартире №1 по ул. Орджоникидзе № 69. Мать, не имевшая никакой профессии, была домохозяйкой и воспитывала нас, а отец работал в Новосибирском геологоразведочном тресте Наркомата нефтяной промышленности СССР, имел достаточный заработок по тем временам, и вся семья находилась на его весьма приличном содержании.

С мая 1941 года отец в должности начальника Кулундинской геологоразведочной партии указанного треста был на полевых работах в Кулундинских степях с временным пребыванием партии в селе Нижняя Суетка Знаменского района Алтайского края. Больше никто из нашей семьи его никогда в своей жизни не видел и не знал о его дальнейшей судьбе, кроме того, что он осужден по статье 58-10, ч.2-я УК РСФСР и неизвестно где отбывает наказание.

Между тем, в сентябре 1941 года власти Новосибирска выселили мать 34 года от роду, меня (5 лет) и сестру (2 лет) из указанной нашей квартиры и мы вынуждены были уйти, оставив в квартире все имущество и утварь. У нашего деда (отца нашего отца) Синюкова Петра, проживавшего в городе Искитим Новосибирской области, ведшего крестьянское единоличное хозяйство на собственной земле в размере 8 гектар (по праву переселения по столыпинской реформе из Пензенской губернии), конфисковали двух лошадей – единственное его средство производства, он заболел и вскоре умер. Землю забрало государство и передало ее в колхоз, в который дед ни под каким нажимом как ранее, так и после конфискации вступить не захотел.

Ни мать, ни дед не смели протестовать против этого произвола, так как им власти заявили, что все мы – ближайшая родня «врага народа». А что это означало тогда – теперь это не секрет, а весьма известный факт.

Итак, в сентябре 1941 года я (5-ти лет), мать (34 года, без профессии) и сестра (2-х лет) оказались на улице в том, что было на нас. И шел самый страшный период войны. Мать бросилась к отцовой родне (моим с сестрой тетям), но кому мы были нужны в это время? Каждый едва выживал сам, тоже имея детей. Кроме как уборщицей мать никем не могла работать, а на зарплату уборщицы прокормить двух малолетних детей в это время было просто невозможно. Мы превратились в БОМЖей. Мать брала мою сестру на руки, я держался за ее юбку, и в таком виде мы ходили из дома в дом, прося Христа ради, ночевали, где придется. Естественно, жизнь в Новосибирске была дороже, а люди на милостыню – черствее. Поэтому мы перебрались в Искитим, пожили у тамошней отцовской родни, сколько позволяли приличия и пока нас чуть ли не выталкивали, так как самим было нечего есть. И это нескончаемое путешествие продолжалось до тех пор, пока я не закончил 7 классов. Но эти семь классов я закончил в семи разных школах семи городов: 1 класс в зверосовхозе Черепановского района, 2 класс в Черепаново Новосибирской области, 3 класс в Новосибирске, 4-й класс в детдоме № 15 Новосибирска, 5 класс в одной школе г. Бердска Новосибирской области, а 6 класс – уже в другой школе этого же города.  Седьмой класс  – в г. Кемерове.  

Так прошло 10 лет, с 1941 по 1951, вся война и первые, самые трудные послевоенные годы.  Ни разу за это время семья не имела своего жилья. Мы жили по углам у добрых людей, в заброшенных землянке и будке стрелочника, а иногда просто на вокзалах. Полтора года мы жили в школе, где мать мыла полы, в клетушке, где хранились швабры и ведра. На ночь мы раскатывали матрас, и втроем на нем спали.  За все эти годы «враги народа» 5 и 2 лет от роду не получили ни одной копейки от государства кроме хлебных карточек по триста граммов на день. Зато одноклассники мне собирали в классе деньги, отрывая их от выдаваемых родителями карманных денег. Им было стыдно за мои лохмотья почти отличника, за мой истощенный вид, а мне было стыдно брать эти деньги. И надо заметить еще, а то в настоящее время это уже непонятно. Уборщица во времена моего детства получала самую низкую зарплату в стране, ниже зарплаты уборщицы ни у кого в то время не было.  

В один из весенних дней 1946 года после окончания мной третьего класса в Новосибирске, когда мы с сестрой чуть не отравились какой-то придорожной зеленью, стремясь хоть чем-то набить свой желудок, мать отвела нас в райком партии и оставила там в приемной. Нам сказали, когда мать ушла: «Дети, вы можете идти домой, ты (ко мне) – уже большой». И когда я ответил, что у нас нет дома, очень удивились. Так мы оказались с сестрой в разных детдомах. Через год мать, немного оправившись, забрала нас из детдома. В это время у нее была «квартира», своими руками отгороженная под лестницей деревянного двухэтажного барака, а работала она – санитаркой в санатории облздрава в Бердске Новосибирской области. К зиме ей выделили в этом же бараке «комнатку» в 3 кв. метра, куда влезла только кровать, подобранная на помойке, на каковой мы все, втроем спали. 

И это был самый лучший период нашего детства, 1948 год. Я ходил в пятый класс в «наследственной» детдомовской одежде, так как был забран из детдома зимой, а сестру, ей шел девятый год, мать не отдавала в школу, потому что у нее даже не было пальто и обуви, так как мать ее забрала из детдома летом. Какой-то профсоюзный работник пришел к нам в клетушку и стал грозить матери, что она не отдает дитя в школу. И она ему показала все, что мы имеем: упомянутую кровать, табуретку, кастрюльку, в которой мы варили и одновременно ели из нее, три алюминиевых ложки и нож. С профсоюзного работника спала спесь, сестре были куплено на профсоюзные деньги пальто и валенки, и она пошла в первый класс. Это была первая и единственная помощь государства за все наше детство. «Враги народа» должны либо умереть, либо найти силы и средства для жизни сами.

За семилетку я проявил немалые способности к учебе, и будь у меня отец, я бы на этом не остановился. Вместо продолжения учебы в школе я подал заявление в техникум и, сдав на круглые пятерки вступительные экзамены, стал учиться в Прокопьевском горном техникуме (Кемеровская область). Хотя проявлял выдающиеся способности к рисованию и один из покойных сибирских художников, отдыхавший в упомянутом санатории облздрава, мог бы это подтвердить. У меня долгие годы хранился его рисунок тушью, подаренный им мне в знак оценки моего таланта, представленного ему в моем школьном альбоме. Во-первых, я выбрал горный техникум потому, что там платили наивысшую стипендию в стране. Во-вторых, я думал о будущем: никто в стране не имел зарплату больше шахтеров. А живопись – не для «врагов народа».

Потом, отработав три года в шахте, я поступил на горный же факультет и закончил его с отличием, что свидетельствует о моих способностях, потом заочно защитил кандидатскую диссертацию, причем ученый совет проголосовал за присвоение мне ученой степени – единогласно. И этот факт я привожу для того, чтобы подтвердить, что будь у меня отец и предоставь он мне начальный капитал и жизненное пространство, (это при его статусе – было безусловно возможно) от меня можно было бы ожидать большего, что я совершил в своей жизни. Я достиг должности заместителя технического директора по науке крупного производственного объединения, меня избрали членом секции Научного совета Государственного комитета по науке и технике СССР, имею до десятка изобретений, в том числе внедренных в практику. Я награжден ведомственным и государственными наградами, не считая кучи почетных грамот. И я это лишь, повторяю, потому пишу, что будь мое детство обеспечено хотя бы по минимуму, то Россия могла бы от меня получить несравненно больше. Но не получила. И я не получил того, что заслуживаю.

Сестра же моя, закончив, как и я семь классов на четверки-пятерки в подаренном профсоюзом пальто, стала рабочей шахты и вышла на пенсию в этом статусе. И ее жизнь была застопорена с грудного возраста, так же как и моя.

Возвращаюсь к судьбе отца. 17 сентября 1941 года отец был приговорен Алтайским краевым судом по упомянутой выше статье УК РСФСР к 10 годам лишения свободы и 5 годам поражения избирательных прав. Это было в упомянутой его командировке, так что мы не только не были на суде, но даже и не знали о нем. То есть, глава семьи и единственный ее содержатель просто исчез из нашей жизни и сознания, унеся заботу о нас вместе с собой. И больше мы о нем ничего не знали целых 24 года, до 1965 года. Мы же, будучи самыми близкими родственниками «врага народа», боялись, ибо любое напоминание властям, любой к ним запрос мог обернуться для нас, уже взрослых, еще большими лишениями, чем мы повседневно терпели.

В январе 1965 года я, ободренный начавшимися реабилитациями жертв политических репрессий, но все же от имени тогда еще живой матери, написал запрос в прокуратуру Барнаула. По протесту заместителя Прокурора РСФСР Верховный Суд РСФСР от 24.04.65 № 51-нс5-9  приговор Алтайского краевого суда от 17.09.41 в отношение моего отца отменил и дело производством прекратил из-за отсутствия состава преступления (п.2 ст.5 УПК РСФСР) в деянии моего отца (приложение 1).

27.06.95 я получил Справку за № 13-917-95 о признании меня пострадавшим от политических репрессий (приложение 2), а 09.10.01– Справку за №13-917-95 о моей реабилитации как необоснованно репрессированного (приложение 3).

Тем не менее, о судьбе моего отца я и сестра (мать к этому времени умерла) по-прежнему ничего не знали.  Я  01.11.01 обратился в Алтайский краевой суд с запросом (приложение 4), каковой суд переслал своим письмом от 14.11.01 №2-9/01 в Отдел спецдокументации г. Барнаула (приложение 5).

Отдел спецдокументации письмом от 13.12.01 № С-54 (приложение 6) существа поднимаемого мной вопроса не решил, но все же направил копию моего заявления в ИЦ УВД Алтайского края. Поэтому я вынужден был своим заявлением от 25.12.01 разъяснить свои требования Отделу спецдокументации (приложение 7). Одновременно письмом от 05.02.02 я напомнил ИЦ УВД Алтайского края, что он обязан отреагировать на обращение к нему Отдела спецдокументации (приложение 8).

Отдел спецдокументации отреагировал на мое упомянутое письмо (приложение 7) и своим письмом от 11.01.02 № С-1 (приложение 9) предоставил мне копии архивно-следственного дела (с изъятиями), указав, что с полным объемом дела я могу ознакомиться по моему специальному запросу в ФСБ. Однако о судьбе отца не сообщил ничего. Поэтому я 06.02.02 направил письмо (приложение 10) в ФСБ. В результате этого мне удалось ознакомиться с делом отца в полном объеме и сделать из него выписки. Но судьба отца по-прежнему была мне неизвестна.

На мое письмо (приложение 8) ИЦ УВД Алтайского края ответил письмом от 10.01.02  № С-308 с приложением Архивной справки с тем же номером (приложение 11). Но судьба отца по этой справке прослеживалась только до 30.05.43. Поэтому я вынужден был 21.02.02 обратиться в Главное управление исполнения наказаний (ГУИН) Минюста РФ (приложение 12).

Между тем, ИЦ УВД по Алтайскому краю, еще до ответа мне из Минюста, прислал мне второе письмо от 28.02.02 № С-58 в сопровождение новой Архивной справки от этой же даты (приложение 13), каковая отличалась от первой упомянутой справки только добавлением строки «Умер 18.02.46 в Печерлаге Коми АССР». Но было непонятно, как мой отец «умер в Печерлаге» будучи «переведен в Алтайлаг НКВД», ибо эти два лагеря находятся на 1,5 тысячи километров друг от друга. И я решил добиваться истины дальше.

Тем временем ГУИН Минюста РФ 19.03.02 за №18/23-ж-39 переслал мое обращение (приложение 12) в ГИЦ МВД России (приложение 14), а ГИЦ МВД – в Прокуратуру Карагандинской области от 07.05.02 За № 34/12/3-2525ж (приложение 15), то есть, за пределы России, в Республику Казахстан.

Центр правовой статистики и информации (ЦПСиИ) Генеральной прокуратуры Республики Казахстан от 13.06.02 за № 11ц/6/5-С-46 (приложение 16) сообщил мне, что «ответ будет дан по завершении строительных работ». Иностранное государство требует к себе уважения, и я стал ждать «завершения строительных работ».

29.08.03 ЦПСиИ Генеральной прокуратуры Казахстана «по завершении строительных работ» направило мне новое письмо за № 11ц6/5-С-46 (приложение 17), в котором говорится, что мой отец «осужденным, отбывавшим срок наказания, состоящим на учете спецпоселения, а также находившимся в ссылке на поселении на территории Карагандинской области не значится». Впрочем, это меня не удивило, я наперед предполагал, что ГИЦ МВД РФ просто морочило мне голову, направляя мой запрос за границу России. Ибо ясно же, что отец мой «убыл в Алтайлаг», а не в Карлаг. В Карлаге был Солженицын.

Поэтому я 06.10.03 направил новый запрос в ГИЦ МВД России (приложение 18), в котором задал пять конкретных вопросов этому государственному ведомству. В ответ 11.11.03 ГИЦ МВД России за № 34/12/3-6341ж (приложение 19) пишет мне совершенную нелепицу, что он именно из Караганды получил «дополнительные данные». Тогда как он оттуда мог получить именно то, что процитировано мной в предыдущем абзаце: в Карагандинской области мой отец никогда и ни в каком качестве не был. Тем не менее, запрос мой был переслан в МВД Республики Коми.

ИЦ МВД Республики Коми в неуказанный день декабря 2003 года за №3/2277-С (приложение 20) переслал мой запрос в Архив Управления исполнения наказаний Минюста РФ по Республике Коми (УИН МЮ РФ по РК). То есть туда, куда я обратился ровно 21 месяц назад (приложение 12), меня просто водили по кругу.

Наконец 18.12.03 под №14/30-С Архив УИН Минюста РФ по Республике Коми  направил мне письмо, из которого более или менее прослеживается жизнь отца в заключении, его смерть и место захоронения (приложение 21). «Более или менее» я написал потому, что хронологии мест содержания отца в заключении по приложениям 11, 13, 21 резко противоречат друг другу. Эти справки просто несовместимы друг с другом по датам и местам заключения. То есть, государство Российское в лице своих государственных учреждений до сих пор, спустя 62 года, не хочет мне представить всю правду о моем отце.

Не имея полных данных о причине, дате смерти и месте захоронения отца, он для нас считался как бы живым, но безвестно отсутствующим, что препятствовало обращению с настоящим заявлением. С указанной и выделенной жирным шрифтом даты это ограничение снято. Но не только для этого я привожу статистику моих обращений и конечный результат в виде приложения 21.

В приложении 21 значится, что мой отец «умер 18.02.46 от двухстороннего туберкулеза легких». Не надо быть врачом, чтобы знать – туберкулез легких – это не чума, оспа или холера, когда болезнь развивается в краткий период и наступает летальный исход. И даже не воспаление легких, от которого можно умереть в течение немногих дней. При самом скоротечном туберкулезе человек живет не менее двух-трех лет, пока с кровью не выкашляет остатки своих разлагающихся палочками Коха легких.

Теперь посмотрим на перемещения отца в Печорлаге.

С 11.02.44  по  15.09.44  (около 7 месяцев) – 5 отделение, г. Инта.

С 15.09.44  по  25.09.44 (10 дней) – 3 отделение, г. Ижма.

С 25.09.44  по  01.01.45 (2 месяца и 5 дней) – 5 отделение, г. Инта.

С 01.01.45  по  18.02.46 (1 месяц и 18 дней) – 6 отделение, г. Печора.

Итого за год – четыре пересылки, в среднем через каждые 3 месяца, причем в последние месяцы его жизни, когда он уже был смертельно болен, и жить ему оставалось всего 5 месяцев, последние три пересылки происходили в среднем через каждые 40 дней. И это ведь Крайний Север, где конец сентября – зима, не говоря уже о январе-феврале, а так называемый «вагон-зак» (он же «столыпин») – это душегубка, а не средство передвижения. Зададимся вопросом, зачем было нужно, уже безусловно умирающего отца, мучить по этапам? Другого ответа быть не может кроме как ускорить его смерть.

Другими словами, отец был не только безвинно осужден и отправлен умирать на Крайний Север, он был преднамеренно лишен возможности выжить (попросту убит) властями. Он же не высидел даже половины срока заключения. Кроме того, именно г. Печора как столица края имела наилучшую больницу, но он туда попал за месяц и 18 дней до смерти, когда вместо легких у него была разлагающаяся масса.

Между тем, арестован 30-летний цветущий мужчина, у которого нет ни единого отклонения от нормы, ни единой жалобы на здоровье, что следует из Акта освидетельствования при аресте (приложение 22). А что касается освобождения от воинской службы отца в 1941 году, то он «снят с военного учета с 1932 года по болезни правого глаза» (приложение 23), точнее из-за травмы в детстве у отца левый глаз был голубой, а правый – черный. И у этого здоровяка, с 10 лет от роду – пастуха, через 4,5 года сгнили оба легкие? Поэтому это ничего более как убийство, вяло продолжавшееся 3,5 года, а последний год – преднамеренно и целенаправленно осуществлявшееся. В любом случае, это – способствование смерти отца.

Итак, если бы несправедливо осужденный отец выжил, он бы мог воспользоваться своим правом на компенсацию причиненного ущерба согласно ст.3 Протокола №7 к Европейской Конвенции. Но отец безвинно умер в тюрьме. Поэтому в дополнение к уже выше доказанному стремлению властей к его смерти следует добавить интерес властей, чтобы отец не вышел из тюрьмы и не потребовал компенсации.

Возникает коллизия. С одной стороны отец не дожил до реального возникновения права на компенсацию. С другой стороны власти его подтолкнули к тому, чтобы он не дожил до возникновения этого права. Ведь он умер в 35 лет, в цветущем возрасте, никогда до этого не болев на свободе. И сама его работа в полевых условиях геологоразведочной партии доказывает крепость его организма. В 1965 году, году реабилитации, ему было бы всего 55 лет, он бы даже еще не вышел на пенсию. Другими словами, по логике вещей это его право неминуемо бы возникло, не будь ему препятствий от властей в виде создания предпосылок к неминуемой смерти.

Отсюда возникает вопрос, что важнее в данном конкретном случае: справедливость или формальность? Европейский Суд по Правам Человека неоднократно признавал доказанную потенциальную возможность как факт вещного права. Например, признавая создание постоянной клиентуры, которой взыскатель лишился, активом, значит – имуществом, подлежащим защите согласно ст.1 Протокола №1 к Конвенции. Например, дело «Ван Марле против Нидерландов» о непризнании задним числом их профессиональных дипломов «затронуло имущественные права, заключающиеся в создании клиентуры», каковая «может быть объектом защиты». Дело «Тре Тракторер против Швеции» об изъятии ранее выданной лицензии, что «затронуло экономические интересы, а интерес – имущество. Дело «Компания «Пайн Вели Дивилопментс Лтд.» против Ирландии», по которому «ожидание наступления определенных обстоятельств», которое «должно считаться компонентом собственности». Дело «Иатрадис против Греции»: «Концепция «имущество» не замыкается на владении вещественными объектами заявителя» (кинотеатр). «Он создал клиентуру, которая обращается в актив» и поэтому является правом.

Во всех этих случаях право фактически не наступило, так как клиенты еще не пришли, но они потенциально придут, так как созданы настоящим для будущего. Препятствие для прихода клиентов создано государством, и оно должно компенсировать ущерб от невозможности прихода клиентов. Я вижу здесь полную аналогию с делом отца. Его право на компенсацию фактически не наступило. Но это право потенциально по аналогии с потенциальной клиентурой. Клиентура  ведь тоже может прийти, но может и не прийти точно так же как и отец может дожить до компенсации, но может и не дожить. Ибо он осужден несправедливо, и он об этом отлично знал, «не признав себя виновным» (приложение 1). Однако «в кассационном порядке дело не рассматривалось» (приложение 1). «Не рассматривалось» потому, что отцу не была представлена копия приговора, без которой невозможно кассационное «обжалование в течение 72 часов с момента вручения копии приговора осужденному» (приложение 24). Дело в том, что в «Расписке» о вручении отцу копии приговора подпись отца – подделана, сфальсифицирована. Это исчерпывающе доказывается многочисленными подписями отца в протоколах допросов, например в приложении (25) –10 подписей (фактически в деле их – 40) в сравнении с его подписью в указанной «Расписке» (приложение 26).

То есть, доказан факт препятствования отцу государством в лице своих государственных органов и должностных лиц в осуществлении им права на компенсацию путем воспрепятствования к кассационному обжалованию приговора. Кроме того, этот факт свидетельствует в дополнение к уже упомянутым о том, что власти, во что бы-то ни стало, препятствовали ему обрести свободу, преднамеренно вели к смерти отца.

Таким образом, сама смерть отца не уничтожает его права на компенсацию за страдания и саму смерть. А так как это право на компенсацию, согласно изложенному выше, является вещным правом, защищаемым ст. 1 Протокола №1 к Конвенции, и на момент смерти отца существовало, то оно должно быть наследуемо его правопреемниками,  то есть мной и сестрой. Тем более что мы остались без его, единственного для нас (так как наша мать не работала), попечения в 5-ти и 2-х летнем возрасте.

Но, кроме наследуемого от отца его собственного вещного права на компенсацию, для нас, его детей, существует наше собственное право компенсации за саму гибель отца. Для ее интерпретации в правом русле закон (ст.6 ГК РФ) предусматривается аналогии закона и права. Воспользуюсь этой аналогией.

Международное право предусматривает компенсацию за гибель пассажира при авиаперевозках, а современная практика дает их размер: от 1 до 2 миллионов долларов за погибшего. Приблизить эти аналогии друг к другу позволяет сравнение погибшего в тюрьме отца и погибшего пассажира. Пассажира никто не принуждал лететь (существовал равноправный договор полета между пассажиром и грузоперевозчиком), а моего отца принудительно и несправедливо посадили в тюрьму (по аналогии с самолетом). Грузоперевозчик не устраивал для пассажира преднамеренно гибель (это для него бессмысленно, так как компенсацию платить именно ему). Тогда как моего отца государство принудило умереть в тюрьме, немалыми своими силами препятствуя справедливому пересмотру дела и создавая явно умирающему отцу немыслимые трудности на пересылках. Поэтому компенсация в минимальном размере традиционного для авиакатастрофы размера в 1 (один) миллион долларов (в пересчете на рубли) более логически оправданна именно в моем случае, чем при договоре полета. И если смерть в авиакатастрофе компенсируется, и именно в указанном размере, то, почему смерть в тюрьме, фактически специально созданная в отличие от авиакатастрофы, должна не компенсироваться или компенсироваться в меньшем размере?

На основе указанной аналогии права возвращаюсь к размеру вещного собственного права отца на компенсацию, которое мы, его дети, наследуем. Право на компенсацию у него оставалось постоянно. Но размер компенсации по этому праву все время возрастал в соответствии с переносимыми им тяготами, доказанными выше. Размер компенсации в последние секунды его жизни был равен размеру компенсации за саму жизнь. Ибо он умирал и прекрасно осознавал, что умирает. Туберкулезные больные всегда умирают в полном сознании. В последние секунды жизни при авиакатастрофе несчастный ее участник может вспомнить, что хотя бы его дети получат компенсацию за его смерть, мой же отец и этого не мог подумать: полнейшая безнадежность. Так почему же мой отец недостоин точно такой же компенсации, как и тот человек, который летит к земле на обломках самолета с последней своей надеждой?

Что касается наших лишь слегка упомянутых страданий, детей погибшего отца, то и им есть свой размер. Притом самим фактом, что мы выжили до совершеннолетия, мы обязаны отнюдь не правосудию и государству, а исключительно Господу Богу, матери и самим себе. Но и правосудие в такой ситуации не может оказаться в стороне, оно ведь и придумано специально для разрешения подобных ситуаций. Правосудие специально содержит на своем бюджете народ, и мы, в том числе, всю свою трудовую жизнь его содержали. Поэтому рано или поздно, но правосудие должно обратить свое внимание на нечеловеческие условия нашего детства.

Только надо иметь в виду следующее. Во-первых, даже если нам будет присуждено наследование компенсации за безвинные страдания отца, то имеет ли это отношение к компенсации наших детских страданий?  Ведь компенсация страданий отца это же – просто наследование. Во-вторых, даже если нам будет присуждена компенсация за смерть отца типа компенсации за авиационную аварию, то имеет ли это отношение к компенсации наших детских страданий? Ведь будь наша семья даже очень богатой и смерть отца на нас материально никак не отразись, то компенсация за смерть отца, например, все в той же авиационной катастрофе все равно бы была выплачена. Именно поэтому компенсация наших детских страданий имеет самостоятельное правовое значение, никак не удовлетворяемая двумя указанными компенсациями.

Вообще говоря, мы имеем такую компенсацию. Она выражается на сегодняшний день суммой 92 рубля в месяц  в виде прибавки к нашей трудовой пенсии. За то, что нас репрессировали в детстве, в сентябре 1941 года по политическим мотивам, а в октябре 2001 года – реабилитировали. Только надо иметь в виду, что 92 рубля – это цена килограмма самой дешевой в Москве вареной колбасы и дешевле колбасы вообще не бывает. И надо еще иметь в виду, что указанная надбавка стала нашим достоянием на самом склоне нашей жизни. Так что более 10 лет мы ей вряд ли воспользуемся. Между тем как мы взрослели без отца:  я – 13 лет, сестра – 16 лет. И пусть мы проживем даже еще столько же лет. Тогда окажется, что цена нашего ежемесячного содержания в детстве составляла бы цену килограмма самой дешевой колбасы. Можно себе представить такое? Ибо содержание ребенка ныне обходится как минимум в 3000 рублей в месяц, то есть в 33 раза дороже. Значит, нам ежемесячно компенсируют только 1/33 часть того, что должны компенсировать. Так это же ведь не компенсация, это – имитация компенсации, иллюзия компенсации.

Поэтому компенсацию надо рассчитать реальную, а не иллюзорную. И исходить надо именно из сегодняшних цен и затрат в 3000 рублей в месяц на ребенка, притом с учетом роста цен на момент принятия решения. И компенсировать надо все годы до совершеннолетия, причем учесть, что я доказал свою способность отлично учиться и поэтому мое совершеннолетие, будь у меня жив отец, наступило бы в 22 года, после окончания института. Другими словами, общее время попечения составило бы для меня 22-5 = 17 лет, а для сестры 18-2 = 16 лет, в целом же 33 года.  И тогда простым перемножением можно получить сумму компенсации 33 х 12 х 3000 = 1188000 рублей.

Уместен вопрос, мог ли мой покойный отец заработать такие деньги, чтобы потратить на нас?  По современным меркам начальник геологоразведочной партии, работающий в поле, – один из самых высокооплачиваемых трудящихся страны, например, нефтяников с нынешними заработками до 40 тысяч рублей в месяц, ведь он же и служил в Наркомате нефтяной промышленности СССР, причем в Сибири. Так что вопрос этот отпадает, мой отец мог очень достойно содержать своих двух детей.

Поэтому остается только перейти к моральному ущербу, так как мы этими деньгами вовремя не воспользовались. Вполне разумно, чтобы моральный ущерб, спустя 63 года после его возникновения, составил бы ту же сумму в 1188000 рублей.

Остается решить вопрос о вещности этого права согласно ст.1 Протокола №1 Европейской Конвенции. Доказано, что отец мог зарабатывать и тратить на нас большие, чем указанные деньги. И он их зарабатывал для семьи, так как полностью содержал ее. Потом этот заработок пресечен государством посадкой отца в тюрьму без всякого на то законного основания. Вернее даже – отец продолжал работать в тюрьме, только его заработок государство полностью забирало себе. И неважно, что отец, возможно, работал в тюрьме ниже своих возможностей к указанному заработку. Важно, что он мог зарабатывать эти деньги и зарабатывал их на воле. Поэтому 1188000 рублей – реальные деньги, отобранные государством у нашей семьи. Значит, они – предмет вещного права и подлежат защите указанной статьей 1 Протокола №1 к Конвенции.

Остается еще один вещный предмет настоящего иска – указанные выше квартира, мебель и утварь, отобранные у нашей семьи властями в связи с арестом отца и назначением его «врагом народа». На первый взгляд может показаться, что именно я должен доказать этот факт. Только надо иметь в виду, что мне в это время было 5 лет, а сестре – 2 года, а наша мать умерла 20 лет назад. И на сегодняшний день, а раньше я не мог обратиться в суд по указанной выше причине, в живых свидетелях вообще никто не может оказаться. Ведь прошло 63 года. А архивы мне никто не откроет по той простой причине, каковые я уже неоднократно в этом заявлении приводил. И вообще в те времена, в которых произошли события, даже расстреливали, не слишком  утруждая себя писанием бумаг. А тут какая-то квартира. Пришли и сказали: «Выметайтесь, или загремите к отцу!»  И мы ушли, куда глаза глядят. Как же я в такой ситуации могу что-либо доказать?

В этой ситуации уместно предположить, что нас из квартиры никто не выгонял и я лгу. Тогда почему мы оказались без квартиры, притом 7 классов я закончил в 7 разных школах, что суд при желании может проверить? Ведь в судебном деле отца несколько раз повторяется место нашего постоянного жительства: «г. Новосибирск, ул. Орджоникидзе, 61, кв.1». Но и дома этого, двухэтажного, деревянного с нашей квартирой на втором этаже, ныне нет, на его месте – сквер, причем сквер разбит в 70-годы прошлого века. И если мы имели в указанном доме квартиру, и сами как-то распорядились ею, то должны быть какие-то документальные последствия переуступки ее, последствия сноса дома и так далее. Это весьма легко может установить государство с его-то (несравнимыми с моими)  возможностями.  

Исходя из этого не я должен доказывать факт выселения из квартиры, свершившийся  в 5-летнем моем возрасте, достаточно того, что мы с сестрой об этом заявляем, а именно государство должно доказать мне, что такого выселения нашей семьи не было и я лгу.

Теперь о цене этой собственности, исходящей из следующего описания. Это старинный купеческий дореволюционный дом на каменном фундаменте с «голландскими» печами в каждой комнате, с высотой потолков около 3,5 метров. Причем окна нашей трехкомнатной квартиры примерной площадью около 100 кв. метров выходили на левый фасад знаменитого Новосибирского театра оперы и балета, который в 1941 году уже возвышался всем своим объемом, но из-за войны не был еще отделан и не работал. То есть, это – самый центр Новосибирска. Но это и сегодня даже – самый тихий уголок города, проверить можно хоть сейчас. И нынешняя цена такой квартиры никак не меньше 100 тысяч долларов (в России никто в рублях квартиры не оценивает). А с учетом мебели и утвари – не менее 120 тысяч.

Что касается доказательств собственности на квартиру, то сообщаю следующее. Если бы даже эта квартира, из которой нас выселили силой, была государственным жильем в 1941 году, то, несомненно, она бы все равно была приватизирована нами к настоящему времени, на самом что ни на есть законном основании. А согласно ст.40 Конституции РФ «никто не может быть произвольно лишен жилья», какового нас именно произвольно лишили.

Итого требуемая компенсация составляет:

1. По наследственному праву компенсация для погибшего отца за его страдания – 1000000 USD или по курсу на дату заявления 29110000 рублей.

2. По нашему праву детей на компенсацию за погибшего отца – 1000000 USD или по курсу на дату заявления  29110000 рублей.

3. Компенсация за утраченное наше содержание в детском возрасте - 1188000 рублей.

4. Компенсация за утраченную квартиру и имущество в ней – 120000 USD или по курсу на дату заявления – 3493200 рублей.

5. Компенсация морального ущерба 1188000 рублей.

Итого 64089200 рублей.

Из упомянутой практики Европейского Суда по Правам Человека, упомянутой выше, мои отношения с государством по настоящему иску являются предметом частного права между юридическими лицами, в том числе личностью и государством, причем права личности дополнительно защищаются Европейской Конвенцией как Права Человека. Аналогичное положение декларируется ст.8 ГК РФ «Основания возникновения гражданских прав и обязанностей». Поэтому наше с сестрой право никакое другой как вещное право, право собственности, каковая нам принадлежит по праву.   

Согласно ст.40 Конституции РФ «никто не может быть лишен жилища». Согласно ст. 52 Конституции РФ «государство обеспечивает потерпевшим доступ к правосудию и компенсацию причиненного ущерба». Согласно ст.53 Конституции «каждый имеет право на возмещение государством вреда, причиненного незаконными действиями (или бездействием) органов государственной власти или их должностных лиц». Согласно ст.13 Закона «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18.10.91 №1761-1 с последующими изменениями и дополнениями «реабилитированным лицам и их наследникам возмещается причиненный в связи с репрессиями материальный вред за счет республиканского бюджета Российской Федерации». Согласно ст.1069 ГК РФ «вред, причиненный гражданину в результате незаконных действий государственных органов, должностных лиц, подлежит возмещению». Согласно ст.1070 ГК РФ «вред, причиненный в результате незаконного осуждения, возмещается за счет казны Российской Федерации». Согласно ст.1088 ГК РФ «в случае смерти потерпевшего право на возмещение имеют нетрудоспособные  лица, состоящие на его иждивении: супруг, дети…». Согласно ст.1099 ГК РФ «компенсация морального вреда осуществляется независимо от имущественного вреда». Согласно ст.208 ГК РФ «исковая давность не распространяется на требования собственника об устранении всяких нарушений его права». Согласно ст.1064 ГК РФ «вред, причиненный имуществу или личности, подлежит возмещению в полном объеме лицом, причинившим вред». 

Указанных положений закона достаточно, чтобы полностью удовлетворить наши с сестрой требования добровольно. И, если имеются какие-то другие законы, «отрицающие или умаляющие» наши с сестрой права по ст.ст. 52, 53 Конституции РФ, то они согласно п.2 ст.55 Конституции РФ «не должны издаваться». Дополнительно, мои права и свободы по ст.ст. 40, 52, 53 согласно ст.56 Конституции РФ «не подлежат ограничению» даже «в условиях чрезвычайного положения» в России.

Кроме того, согласно ст.15 Конституции РФ «Конституция РФ имеет высшую юридическую силу и прямое действие», а все другие законы «не должны противоречить Конституции РФ». Издание законов, противоречащих Конституции, есть – «правовая неопределенность». В упоминавшемся уже деле «Иатридис против Греции», рассмотренном Европейским Судом, этот Суд заявил: «Государству необходимо соблюдать принцип законности и правовой определенности. Если этот принцип не выполняется, нет нужды исследовать обстоятельства дела дальше». Но ведь, например, назначение мне иллюзорной добавки к пенсии вместо полной компенсации вреда как раз и есть несоблюдение принципа законности и правовой определенности.

Министерство финансов является держателем и распорядителем российского бюджета, казны по упомянутой ст.1070 ГК РФ. Поэтому я от собственного имени и имени своей сестры обращаюсь к Минфину РФ о добровольной выплате указанной компенсации в сумме 64089200 (шестьдесят четыре миллиона восьмидесяти девяти тысяч двухсот) рублей.

В случае отказа мы оставляем за собой право обратиться в суд с исковым заявлением к Министерству финансов РФ.

 

Приложения:

  1. Определение Верховного Суда РСФСР о реабилитации отца от 24.04.65.

  2. Справка о признании пострадавшим от политических репрессий от 27.06.95 №13-917-95.

  3. Справка о реабилитации от 09.10.01 № 13-917-95.

  4. Заявление о судьбе отца в Алтайский краевой суд от 01.11.01.

  5. Письмо Алтайского краевого суда от 14.11.01 № 2-9/01.

  6. Письмо Отдела спецдокументации от 13.12.01 № С-54.

  7. Заявление в Отдел спецдокументации от 25.12.01.

  8. Заявление в ИЦ УВД Алтайского края  от 05.02.02.

  9. Письмо Отдела спецдокументации от 11.01.02 № С-1.

10. Заявление в ФСБ от 06.02.02.

11. Письмо из ИЦ УВД Алтайского и Архивная справка от 10.01.02  № С-308.

12. Заявление в ГУИН МЮ РФ от 21.02.02.

13. Второе письмо из ИЦ УВД по Алтайскому краю и Архивная справка от 28.02.02  № С-58.

14. Письмо из ГУИН Минюста РФ 19.03.02  №18/23-ж-39.

15. Письмо из ГИЦ МВД РФ от 07.05.02  № 34/12/3-2525ж.

16. Письмо из ЦПСиИ Генпрокуратуры Республики Казахстан от 13.06.02 за № 11ц/6/5-С-46.

17. Второе письмо из ЦПСиИ Генеральной прокуратуры Казахстана от 29.08.03 № 11ц6/5-С-46.

18. Заявление в ГИЦ МВД России от 06.10.03.

19. Письмо из ГИЦ МВД России от 11.11.03  № 34/12/3-6341ж.

20. Письмо из ИЦ МВД Республики Коми в неуказанный день декабря 2003 года за №3/2277-С.

21. Письмо из Архива УИН Минюста РФ по Республике Коми от 18.12.03  №14/30-С.

22. Копия Акта освидетельствования при аресте от 16.07.41.

23. Копия Анкеты арестованного от 15.07.41.

24. Приговор от 17.09.41.

25. Фактические факсимиле подписи Синюкова П.П. на 10 листах.

26. Факсимиле подделки подписи Синюкова П.П. в Расписке» о вручении копии приговора.

 

Настоящее заявление направляется заказным письмом с заказным уведомлением о вручении.

 

                      

                        С уважением  16 июля 2004 г.  _______________________    Б. Синюков